Рецензии на книгу человек-невидимка. «Человек-невидимка» краткое описание Уэллс человек невидимка отношение к героям

«Человек-невидимка». Этот роман - одно из хрестоматийных сочинений Уэллса. Он демонстрирует замечательную черту его таланта - способность осветить уже не новую тему с неожиданной стороны. Мечта стать невидимым и таким образом обрести сказочное могущество и власть издавна пленяла умы. Этот мотив можно найти уже в фольклоре, в сюжетах о шапке-невидимке. Уэллс подходит к проблеме с научной точки зрения. Его Гриффин после многолетних целеустремленных экспериментов в лаборатории делает удивительное открытие, следуя известному постулату физики: «Если тело не отражает, не преломляет и не поглощает света, то оно не может быть видимым».

«Человек-невидимка» - самый «реальный» из фантастических уэллсовских романов, среди других произведений этого жанра. Действие разворачивается в английском провинциальном городке; фантастический элемент, вытекающий из метаморфозы главного героя, сосуществует с юмором и описаниями быта. Уэллс умеет прорваться в будущее и в то же время схватывает конкрет­ные детали обыденной действительности. В «Человеке-невидимке» важна тема «маленьких людей» - обывателей и мещан, - тема, которая позднее получит развитие в серии бытовых рома­нов писателя.

Шаг за шагом, интригуя читателя, Уэллс подводит его к осмыслению «невидимости» своего героя. В начале Гриффин показан через призму восприятия других персонажей: обитателей Айпинга, хозяев гостиницы «Кучер и кони», констебля, священника, учителя. Все они являют собой разновидности типа английского мещанина, к которому Уэллс будет не раз возвращаться во

многих своих книгах. В «Человеке-невидимке» они с единодушной неприязнью реагируют на вторжение в их среду «инородного тела», и это вызывает немало комических ситуаций, конфликтов. Писатель исследует природу менталитета обывателя. Казалось бы безобидные провинциалы становятся опасными, когда сплачиваются перед лицом общего «врага», участвуют в массовой облаве на «невидимку» и безжалостно его уничтожают.

Фигура главного героя, ученого и человека, противоречива и неоднозначна. С одной стороны, Уэллс запечатлел свой излюб­ленный тип энергичного и умного исследователя: Гриффин даже несколько романтически одержим страстью к науке. С другой стороны, ради науки он поступается морально-этическими соображениями: похищает деньги у отца, доводя его тем самым до самоубийства. Гриффин оттеняется явно негативно обрисованной фигурой Кемпа, своего коллеги. Кемп, которому Гриффин расска­зывает свою историю, олицетворяет мещанский дух: он законопослушен, идет лишь безопасными тропами. Гениальный Гриффин трагически изолирован от общества, что скорее его беда, чем вина. Одиночеством объясняется его индивидуализм, психология изгоя и отщепенца. Уэллс дает понять: наука имеет смысл тогда, когда обращена на благо человечества, содействует прогрессу. Между тем удивительное открытие Гриффина служит только ему одному: для него это способ самоутверждения. Уверовав в соб­ственную исключительность, он уподобляется сверхчеловеку ницшеанского толка. В последних главах романа открываются явно негативные стороны характера героя. Отринутый Кемпом, ожесточившийся Гриффин начинает грабить, убивать, дает волю злому, мстительному чувству. Финальная сцена, когда герой умирает, растерзанный толпой, подчеркивает трагизм ситуации. Перед взорами присутствующих - не опасный «демонический» преступник, а простой смертный: на земле распростерто голое, жалкое, изби­тое, изувеченное тело мужчины лет тридцати. Так завершает свой «странный и страшный жизненный путь Гриффин - первый из людей, сумевший стать невидимым», - комментирует эту сцену романист и добавляет: «Гриффин - даровитый физик, равного которому еще не видел свет».

За внешним, событийным планом обнаруживается второй план - притчевый. Этот роман - история о трагичном положении таланта, попавшего в среду завистников и мещан. Уэллс верит в прогресс науки и тревожится по поводу того, что косная мещанско-обывательская стихия часто бывает враждебна новаторскому, творческому началу. Эта мысль одна из глубинных для писателя.

«Машина Времени», «Остров доктора Моро», «Человек-невидимка» закрепили за Уэллсом статус одного из пионеров научной фантастики. В его творчестве обозначились многие особенности проблематики и поэтики научно-фантастической литературы, которая получит столь интенсивное развитие в XX в. у С.Лема, А.Кларка, И.Ефремова, Р.Бредбери, А.Азимова, Р.Шекли, братьев Стругацких и др.

Это был человек, чье слово оказывалось лучом света в тысячах темных уголков. С самого начала века всюду - от Арктики до тропиков, - где молодые мужчины и женщины хотели освободиться от умственного убожества, предрассудков, невежества, жестокости и страха, Уэллс был на их стороне, неутомимый, жаждущий вдохновлять и учить..."

Так говорил в 1946 году Джон Бойнтон Пристли, английский писатель младшего поколения, выступая на похоронах Уэллса. Действительно, Уэллс положил жизнь на то, чтобы помочь людям "освободиться от умственного убожества, предрассудков, невежества, жестокости и страха". Об этом же мечтали просветители XVIII века Вольтер , Дидро, Свифт, и к моменту Французской революции 1789 года казалось, что они выполнили свою задачу. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Биография Герберт Уэллс Человек-невидимка. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Но буржуазное общество породило новые жестокости, страхи и предрассудки. А это значило, что должны прийти новые просветители. Уэллс был в их числе - среди главных.

Замечательным в Уэллсе было то, что он умел говорить о вещах, важных для миллионов людей. При этом он не только отвечал на их вопросы, но и помогал эти вопросы поставить, иными словами - увидеть и осознать многие проблемы собственной жизни.

Для этого надо было не только хорошо знать, чем сегодня живет мир. Еще нужнее было знать людей, с которыми разговариваешь. Уэллс знал их отлично, потому что был одним из них. Их судьбы, их тревоги он понимал через свои.

Уэллс принадлежал к тому слою общества, который сформировался по-настоящему как явление массовое лишь в восьмидесятые - девяностые годы прошлого века, - к демократической интеллигенции. Люди, зарабатывавшие себе на жизнь умственным трудом, приходили отныне не из среды духовенства и дворянства, а из тех кругов, которые раньше, особенно если речь шла о литературе и искусстве, не очень принимались в расчет: из мелких лавочников, господских слуг, невысоких военных чинов, порой даже из мастеровых. Конечно, подобное происхождение было необязательным. Но тон задавали отныне именно они. Связанные тысячью нитей со своей старой средой и вместе с тем возвысившиеся над ней, рвущиеся к успеху и при этом достаточно еще осознающие свою ответственность перед теми, от чьего имени говорили, эти люди многое определяли в духовной жизни Европы. Были ли у них у всех одни и те же взгляды? Нет, конечно. Но в одном они сходились все или почти все: в мире надо многое менять. Задачу свою они видели не в том, чтобы в тысячный раз разрабатывать старое, а в том, чтобы открывать новое. Они несли в душе предчувствие какой-то невиданной перемены. Какой она будет? Когда произойдет? Кто знает! Но, наверно, ждать осталось недолго. И надо приближать эту перемену - расшатывать старое, опостылевшее, показывать несправедливость жизни. Кем-кем, а традиционалистами этих новых пришельцев назвать было нельзя. Они ведь знали оборотную сторону "старых добрых традиций".

Герберт Уэллс знал ее еще лучше других. Его родители были из "господских слуг", составлявших в Англии XIX века чуть ли не отдельное сословие - со своими убеждениями и предрассудками, своей табелью о рангах, своей гордостью и старательно подавляемым чувством социальной неполноценности. Именно последнее, видимо, и заставило Сару и Джозефа Уэллс, едва они поженились, искать самостоятельного положения в обществе. Оно скоро нашлось - в виде посудной лавки в маленьком, захолустном Бромли. В витрине стояла фигура Атласа, и дом назывался "Атлас Хаус". Бромлейскому Атласу не приходилось, однако, тащить на своих плечах слишком большой груз: лавчонка была жалкая, домишко захудаленький. И, что хуже всего, лавка почти не приносила дохода. Семья бедствовала. Ели не досыта, в одежде ходили штопаной-перештопаной. Но детей учили, надеялись вывести в люди - например, определить в мануфактурную торговлю. На большее, само собой, не замахивались.

Раз привлекши его к себе, биология на всю жизнь определила многие стороны его мышления. Особенно он был благодарен за это зоологии, которой непосредственно занимался у Хаксли. "Изучение зоологии в то время, - писал он потом, - складывалось из системы тонких, строгих и поразительно значительных опытов. Это были поиски и осмысление основополагающих фактов. Год, который я провел в ученичестве у Хаксли, дал для моего образования больше, чем любой другой год моей жизни. Он выработал во мне стремление к последовательности и к поискам взаимных связей между вещами, а также неприятие тех случайных предположений и необоснованных утверждений, которые составляют главный признак мышления человека необразованного, в отличие от образованного".

Биологию Уэллс не оставил. В 1930 году он совместно со своим сыном, видным биологом, впоследствии академиком, и внуком своего учителя Джулианом Хаксли, успевшим сделаться к тому времени одним из светил научного Лондона, выпустил книгу "Наука жизни", которая представляла собой популярный, но очень серьезный и полный курс этой науки. Уже очень немолодым человеком он защитил докторскую диссертацию по биологии. И все-таки литература в этом соперничестве победила.

Уже на второй год своего пребывания в университете Уэллс больше занимался литературой, чем наукой. На третий год он был уже одним из худших студентов, экзамены за последний курс не сдал и диплом получил лишь много лет спустя. Зато написал несколько рассказов и начал повесть .

Повесть эта называлась "Аргонавты хроноса". Когда Уэллс, сделавшись опытным и признанным писателем, ее потом прочитал, она так ему не понравилась, что он скупил и сжег весь нераспроданный тираж журнала, где она была напечатана. Разыскать ее потом оказалось непросто, и перепечатали ее только в 1961 году, пятнадцать лет спустя после смерти Уэллса. И тут выяснилось, какую неблагодарность проявил писатель по отношению к своему раннему детищу - ведь от "Аргонавтов хроноса" пошел весь Уэллс.

Конечно, поминая "Аргонавтов" недобрым словом, он был по-своему прав: и название было претенциозное, и сюжет нескладный, и герои какие-то неестественные. Но Уэллс очень скоро понял, насколько все это плохо, и кинулся переделывать свою повесть. Когда он изменил название, оно стало звучать "Машина времени". Он начал писать один за другим новые ее варианты, и возникли ситуации и образы, из которых выросли затем "Война миров", "Когда спящий проснется", "Первые люди на Луне", а отчасти и "Человек-невидимка". В окончательном варианте он эти напластования отбросил. Нужно было освободить сюжет от всего лишнего, уводившего в сторону. Зато потом ему было откуда черпать материал для новых романов, посыпавшихся на читателя, как из рога изобилия.

Подъем Уэллса был триумфальным. "Машина времени" еще печаталась, а уже появились восторженные рецензии на нее. В тот же месяц, когда закончилась журнальная публикация, в мае 1895 года, она была опубликована отдельным изданием сразу в Англии и США. Книга произвела еще большее впечатление, чем журнальная публикация. Ее читали взахлеб, автора называли гением. Смелость и нежелание угождать устоявшимся мнениям публики, выразительный, энергичный стиль, необычность манеры, живое воображение - вот неполный список достоинств, открытых критиками в Уэллсе после выхода его первого романа.

Впоследствии Уэллс не очень одобрительно отзывался о "Машине времени". Он находил в ней множество недостатков. Но правы были, пожалуй, все же благожелательные критики, а не он. Машина времени, изобретенная Уэллсом, оказалась одним из начал новой научной фантастики. Дальность ее полета, способность покрывать расстояния в тысячи веков, давала возможность ставить проблемы огромного значения и охватывать взором сотни тысячелетий. Литература благодаря ей приобретала возможность мыслить почти в тех же временных масштабах, в каких мыслила биология, заново открытая Дарвином. Недаром последующая фантастика так ухватилась за эту идею. "Технических" вариантов машины времени существуют сейчас десятки, рассказов и романов, где используется этот "вид транспорта", - сотни, а может, и тысячи. Не это ли породило недовольство Уэллса своим романом? Он ведь упустил столько возможностей! Но разве одному человеку под силу было все это осуществить?

В одном отношении, впрочем, Уэллс был прав. В "Машине времени" есть некоторая суховатость. Масштаб мышления автора необыкновенно велик, но изложено все это несколько суммарно. Кому, как не автору, было это заметить? И, как всегда, недовольство собой принесло добрые плоды. В последующих романах он старался, не утеряв широчайшей проблематики "Машины времени", быть во всем как можно конкретней, обживать все через быт, больше заниматься психологией своих персонажей.

Наибольшим успехом его на этом пути был "Человек-невидимка" (1897).

Поначалу судьба этого романа сложилась не очень счастливо. Критика не поняла ни мыслей, в нем заключенных, ни художественных его достоинств. Сама по себе идея описать похождения невидимки казалась банальной. Разве не появлялись уже невидимки в десятках сказок? Этого ли следовало ждать от писателя, поразившего всех своей научной выдумкой? Справедливость, впрочем, скоро восторжествовала. "Человек-невидимка" сразу же полюбился публике, и критике пришлось пересматривать свои позиции.

К тому же собратья по перу приняли новый роман Уэллса восторженно. Вот что писал, например, о нем Джозеф Конрад, один из самых популярных писателей того времени: "Поверьте, ваши вещи всегда производят на меня сильнейшее впечатление. Сильнейшее - другого слова не подберешь, поверьте мне, реалист фантастики... Если хотите знать, меня больше всего поражает ваша способность внедрить человеческое в невозможное и при этом принизить (или поднять?) невозможное до человеческого, до его плоти, крови, печали и глупости. Вот в чем удача! В этой маленькой книжке вы достигли своей цели с поразительной полнотой. Не буду говорить о том, как счастливо вы нашли сюжет. Это должно быть ясно даже вам самому. Мы втроем (у меня сейчас гостят два приятеля) читали книгу и с восхищением следили за хитрой логикой вашего повествования. Это сделано мастерски, иронично, безжалостно и очень правдиво". "Сила Уэллса в том, что он не только ученый, но и талантливейший исследователь человеческого характера, в особенности - характера необычного, - писал о "Невидимке" другой крупный романист, Арнольд Беннет. - Он не только искусно опишет вам научное чудо, но и заставит его совершиться в какой-нибудь захолустной деревушке. Он будет атаковать вас с фронта и тыла, пока вы не подчинитесь до конца его волшебным чарам".

Это был перелом. До тех пор об Уэллсе зачастую говорили как об ученом, умеющем писать. Теперь о нем заговорили как о писателе, умеющем мыслить. Эта перемена в отношении к Уэллсу была такой основательной, что его даже не раз потом корили за те или иные отступления от строгой научной истины.

Подобные обвинения несправедливы. Фантастика по природе своей связана с тем, что принято называть "неполное знание". Когда о том или ином предмете мы знаем все (вернее - почти все, поскольку знать все невозможно), становится не о чем фантазировать. Уэллсу было о чем. Он всегда предпочитал такие сюжеты, которые подводили бы к областям знания, недостаточно разработанным. Но в пределах заданного добивался той меры достоверности, какая только была возможна.

Так же обстояло дело и с "Человеком-невидимкой". То, что Уэллс выбрал сюжет, не раз использованный в сказках, конечно, делало его задачу труднее. Но он показал, как можно с ней справиться.

У него, правда, был в этом смысле предшественник - американский писатель-романтик Фиц-Джеймс О"Брайан. У О"Брайана есть рассказ "Кем оно было?" (1859), где рассказывается о некоем таинственном невидимом существе, нападающем на всех, кто поселяется в "его" доме. Герою рассказа удается, однако, его осилить, и он со своим другом, доктором, пытается выяснить тайну его невидимости. Объяснения эти сугубо научные, и во многом они предвещают те, которые приведет потом Уэллс в "Человеке-невидимке". Однако Уэллсу это удалось намного лучше.

На протяжении нескольких страниц он доказывает, что, если бы коэффициент преломления солнечных лучей в человеческом теле был равен коэффициенту преломления воздуха, человек стал бы невидимым. Доказывает, приводя примеры житейские, убедительные, научно неоспоримые. Правда, замечает он, на это можно возразить, что человек непрозрачен, но это верно только с житейской, а не с научной точки зрения, поскольку человеческий организм состоит в основном из прозрачных бесцветных тканей.

Лишь после этого популяризатор уступает место фантасту, но ни интонация, ни манера изложения не меняются, и читатель с такой же готовностью верит вымыслу, с какой только что верил научной истине. Речь идет на сей раз о том, как практически достичь невидимости и какие технические средства следует для этого применить. Выпив несколько специально составленных снадобий, рассказывает Гриффин, герой Уэллса, сумевший достичь невидимости, он подверг себя действию лучей, испускаемых построенным им аппаратом. Что это за лучи, каков был аппарат, читатель, разумеется, никогда не узнает, но он верит писателю, потому что все подробности опыта изложены очень достоверно. После того как Гриффин провел первый опыт, сделав невидимой кошку, у нее сохранилось радужное вещество на задней стенке глаза. Сам Гриффин после превращения, "подойдя к зеркалу... увидел пустоту, в которой еле-еле можно было еще различить туманные следы пигмента на сетчатой оболочке глаз".

Уэллса потом дважды - Беннет в упоминавшейся рецензии на "Невидимку" и известный наш популяризатор науки Я. Перельман в "Занимательной физике" - обвиняли в серьезной научной промашке. Человек-невидимка был бы слеп, говорили они. Обвинение было несправедливым. Предусмотрев, что глаза Гриффина не приобрели полной прозрачности, Уэллс предохранил его от слепоты. Правда, потом он забыл об этом и, читая "Занимательную физику", решил, что в самом деле допустил большую оплошность. Встретившись 1 августа 1934 года в Ленинграде с Я. Перельманом, он перед ним за нее извинялся. Как может увидеть внимательный читатель - совершенно напрасно.

Столь же основательно Уэллс объясняет и то, почему глаз сохранил пигментацию. Оказывается, невидимым можно сделать все, кроме пигмента. Если Гриффину вообще удалось превратиться в невидимку, то лишь потому, что он альбинос.

Подобного рода оговорки очень много значат в "Человеке-невидимке". Они служат убедительности повествования. Волшебнику доступно все, ученый же действует в заданных пределах. Он все время вынужден отделять осуществимое от неосуществимого. Поэтому, заводя речь об ограниченности возможностей Гриффина, Уэллс, по сути дела, заставляет нас тверже верить в научную состоятельность его эксперимента. Бывшая сказка как-то незаметно и очень естественно становится научной фантастикой.

Достоверность "Человека-невидимки" необыкновенная. Здесь все наглядно и осязаемо. И от этого становится особенно интересным. Мы вместе с бродягой Марвелом рассматриваем пожертвованные ему башмаки с вниманием, с каким никогда, быть может, не рассматривали собственные. Чему тут удивляться - ведь это главная принадлежность его, так сказать, "спецодежды"! Мы с не меньшим удивлением, чем сами герои, замечаем вдруг стакан, повисший в воздухе, и револьвер, движущийся в сторону дома, осажденного невидимкой. Мы наблюдаем, как Гриффин курит, и для нас, как на уроке анатомии, обозначается его носоглотка. Для нас оказывается необыкновенно занимательным, как человек снимает рубашку, поскольку ничто не отвлекает нашего внимания - ее снимают с невидимого тела. Мы видим в каждый из этих моментов что-то одно - стакан, револьвер, причудливые изгибы табачного дыма, рубашку. И так во всем. Впоследствии, когда создавалась английская кинематография, Уэллс занял заметное место в этом новом виде искусства. Но приемы кино можно найти у него задолго до того, как он впервые посмотрел первый в своей жизни фильм. Прежде всего тот прием, который кинематографисты называют "крупным планом". В "Человеке-невидимке" этот прием оказался особенно нужен. Фантастическое здесь доказывается через реальное. Через подчеркнуто реальное. "У Герберта Уэллса увидеть - значит поверить, но здесь мы верим даже в невидимое", - заметил о "Человеке-невидимке" один английский критик.

Сказка это или добротное реалистическое повествование?

Во всяком случае, фантастическая посылка разработана совершенно реалистическими средствами. Здесь показано все, что нужно, доказано все, что возможно.

Нет, мы напрасно стали бы искать в "Человеке-невидимке" эдакого тайного злодея, нашептавшего что-то Гриффину на ухо. Такого персонажа нет ни в этом романе Уэллса, ни в любом другом, им написанном. И все-таки Гриффин говорит не от своего лица. Даже не от лица кого-либо из своих друзей. Он законченный индивидуалист, и друзей у него нет. Как это ни парадоксально, он говорит от имени тех, кого ненавидит.

Города Айпинга нет на карте, равно как и города, где Гриффин начал свои эксперименты. И вместе с тем всякий желающий мог без труда их увидеть. Для этого достаточно было посетить любой из провинциальных английских городков. Такой хотя бы, как Бромли.

Здесь нашлись бы такой же точно трактир, пусть название его было бы не "Кучер и кони", очень похожая хозяйка и как вылитые - пастор, аптекарь и прочие обыватели. Люди это все добродушные, незатейливые, и если что и вызывает их шумный протест, то это вещи, которые совершенно так же задели бы всякого. Кому, скажем, понравится, если его схватить за нос невидимой рукой? Но их-то и ненавидит Гриффин. За их недалекость, за их косность, за их неспособность хоть сколько-нибудь заинтересоваться тем, что составляет предмет всех его интересов и цель его жизни, - наукой. А впрочем, за это ли только? Достойна ли их ограниченность такого сильного с его стороны чувства? Нет, конечно. Хуже другое. Гриффин чувствует свое внутреннее с ними родство. Ему нужно напряжение всех внутренних сил, чтобы от них оторваться. Это ему не удается. Разве что обособиться. Он такой же мещанин, как они, он выражает их подавленные, неоформленные, но глубоко укоренившиеся представления о силе, власти, величии. Уэллс потом вспоминал, что, разрабатывая образ Гриффина, думал об анархистах. В другие времена он мог бы назвать кого-то другого. Но всякий раз речь шла бы о том или ином политическом течении, опирающемся на мещанина. Правда, особого - взбесившегося.

Гриффин - человек, совершивший научный подвиг, и Гриффин - маньяк, одержимый жаждой власти, Гриффин - порождение мещанской среды и Гриффин - ее жертва, - какой сложный, глубоко коренящийся во многих тенденциях XX века образ создал Уэллс! И в какую "крепкую", выразительную, соразмерную во всех своих частях книгу его вписал!

Удивительно ли, что "Человек-невидимка" самое по сей день читаемое произведение Уэллса? И не только читаемое. По мотивам "Человека-невидимки" было сделано несколько кинофильмов. Два из них известнее других. Первый немой фильм "Невидимый вор" был поставлен в 1909 году французской фирмой "Пате". Второй (он так и назывался "Человек-невидимка") - в 1933 году американским режиссером Джемсом Уэйлом. Этот фильм был у нас в прокате и пользовался большим успехом. Уэллс отзывался о нем с похвалой.

В 1934 году он даже заявил, что если "Человека-невидимку" читают не меньше, чем в год его появления, то этим он обязан исключительно превосходному фильму Уэйла. Он, впрочем, ошибался. "Невидимку" Уэйла сейчас никто не смотрит, роман Уэллса читают по-прежнему.

Литературным подражаниям этому роману тоже нет числа. Вскоре после выхода "Человека-невндимки" чрезвычайно популярный в те годы английский писатель Джильберт Честертон, вечный оппонент Уэллса, написал рассказ о человеке "интеллектуально невидимом" - его не замечают просто потому, что он всем примелькался. Гораздо ближе следовал Уэллсу Жюль Верн. Этот великий фантаст не сразу оценил своего английского собрата, и первое его интервью о нем, сделанное в 1903 году, звучит не очень уважительно. Но уже год спустя Жюль Верн заговорил об Уэллсе в ином тоне, а когда в 1910 году был посмертно опубликован его роман "Тайна Вильгельма Шторица", выяснилось, что на склоне лет он даже принялся ему подражать, - в этом романе Жюль Берн довольно близко следовал фабуле "Человека-невидимки". Много подражали Уэллсу и после этого. "Отец американской научной фантастики" Хьюго Гернсбек использовал в одном из эпизодов своего главного романа "Ральф 124 С 41 + " (1911), действие которого происходит в 2660 году, "аппарат, делающий твердые тела светопроницаемыми" и тем самым (до тех пор, пока он их облучает) невидимыми. Этот аппарат был создан героем Гернсбека после того, как "экспериментирование с ультракороткими волнами убедило его в том, что можно добиться полной прозрачности любого предмета, если придать ему частоту колебаний, равную частоте света". Впрочем, подобного рода технические подробности не всех увлекают в той же мере, что Гернсбека. Совсем, например, обошелся без них Рей Бредбери в "Мальчике-невидимке", да они были бы и неуместны в этом написанном словно в подражание Честертону рассказе о полубезумной одинокой старухе, которая, чтобы удержать при себе мальчика, уверяет его, что сделала его невидимкой. Моментами, однако, этот парадоксально-романтический рассказ очень близок все-таки к Уэллсу. Так, совсем по-уэллсовски сделана сцена, где старуха говорит мальчику, что невидимость постепенно "смывается" с него и он по частям "проявляется". В какой-то момент он еще без головы, потом виден уже весь. Это очень похоже на ту сцену из "Человека-невидимки", где Гриффин, срывая с себя бинты и одежду, "растаивает в воздухе". Просто там герой исчезает, здесь возникает. Много написано на тему Уэллса и иных рассказов, веселых и непритязательных. Таков, например, рассказ английского писателя Нормана Хантера "Великая невидимость" (1937) - о невидимом стекле, на которое все налетают...

"Человек-невидимка" воплотил многие лучшие черты писательской манеры Уэллса. Здесь перед нами воистину "реалист фантастики". Это и обеспечило ему такое признание. Но "Человек-невидимка" существует в окружении других романов Уэллса. К моменту, когда он был создан, за плечами писателя, кроме "Машины времени", был еще и "Остров доктора Моро", не признанный современниками, но очень скоро тоже сделавшийся классикой. Впереди были "Война миров", "Когда спящий проснется", "Первые люди на Луне". Все эти, как их принято называть, "романы первого цикла" объединяло не только общее происхождение от "Аргонавтов хроноса". В них жила единая мысль, они были направлены к общей цели.

То же самое можно сказать и о рассказах Уэллса. В качестве новеллиста он выступал не очень долго. Если не считать одного опыта ранних лет, "Рассказа о XX веке", опубликованного в 1887 году в небольшом студенческом журнале (Уэллсу был тогда двадцать один год), а потом на многие десятилетия забытого и автором и, что еще важнее, издателями, рассказы Уэллса впервые появились в печати в 1894 году почти одновременно с журнальным вариантом "Машины времени". Они продолжали регулярно появляться в газетах и журналах на протяжении тех лет, в течение которых Уэллс писал романы первого цикла, но потом их поток вдруг иссяк, и после 1903 года каждый новый рассказ был событием все более редким. Рассказы, включенные в этот сборник , охватывают весь этот период. "Похищенная бацилла" числится среди первых рассказов, принесших Уэллсу славу. Она была опубликована уже в июне 1894 года. "Волшебная лавка" появилась ровно восемь лет спустя, в июне 1903 года, среди рассказов, которыми Уэллс закончил регулярную деятельность новеллиста.

Изменилась ли за эти годы его манера? Пожалуй, нет. Конечно, рассказы он писал самые разные, но почти всё, что он мог в конце, он умел уже в самом начале. Рассказы Уэллса, о каких бы чудесах в них речь ни шла, всегда очень бытовые, часто юмористические, со множеством жизненных примет и деталей, с лаконичными, но достаточно точными и выразительными характеристиками персонажей. Вот уж где он всегда "реалист фантастики"! Необычное открывается в его рассказах не бесстрашным искателям приключений, а людям вполне заурядным, и это столкновение невероятного с обыденным дает по воле писателя эффект самый разнообразный. Порой нам смешно, порой грустно. Марсианские просторы воочию являются затравленному семьей старому антиквару и чучельнику ("Хрустальное яйцо", 1897), а способность творить чудеса достается недалекому конторщику, до того недалекому, что Уэллсу не стоит большого труда извлечь из этой ситуации столько комического, что, пожалуй, хватило бы на два-три юмористических рассказа. ("Человек, который мог творить чудеса", 1898). В рас сказе "Замечательный случай с глазами Дэвидсона" (1895) Уэллс очень серьезен: он прорабатывает на материале индивидуального человеческого опыта один из гипотетических случаев пространственно-временных отношений. Но в "Похищенной бацилле" и "Новейшем ускорителе" (1901) он снова - хотя речь и в том и в другом случае идет о вещах достаточно важных - заставляет нас громко смеяться. Чего стоит хотя бы эпизод из "Новейшего ускорителя" с собакой, упавшей с неба! Или гонки кебов из "Похищенной бациллы"!

При этом Уэллс отнюдь не стремится писать рассказы специально "смешные" или, скажем, "страшные". Он добивается эстетического эффекта более сложного. Разве в "Похищенной бацилле" он так уж хотел нас посмешить? Нет, конечно. Фигура анархиста из этого рассказа (первый набросок образа Гриффина) выглядит и смешно и немного трагично. Перед нами человек, вознамерившийся отомстить обществу способом диким и безобразным, но не общество ли так его ожесточило? Он одержим манией величия, но не оттого ли она возникла, что его всю жизнь унижали? Рассказы Уэллса никак не назовешь "плоскостными", они достаточно объемны, и это качество им придает прежде всего масштаб мысли автора. За простым здесь прочитывается очень многое.

Самый, может быть, интересный в этом отношении рассказ - "Волшебная лавка". Он относится к тому жанру, который в англосаксонских странах принято, в отличие от научной фантастики, называть "фэнтази" - "фантазия". О науке здесь, конечно, речь не идет. Владелец лавки с этим вполне обычным для английских детей названием (в одном Лондоне игрушечных магазинов под вывеской "Волшебная лавка" наберется, пожалуй, добрый десяток) - волшебник всамделишный и бесспорный, к тому же из самых изобретательных, наделенный жутковатым чувством юмора и немалым знанием людской психологии. Но игра, которую он затевает с Джипом и его отцом (видимо, самим Уэллсом; сына писателя звали Джип, и одним из их любимых занятий было покупать вместе оловянных солдатиков, комната для игр в их доме была буквально ими завалена), достаточно назидательна. Добрый (а может быть, злой?) волшебник желает показать, насколько ребенок превосходит взрослого своим ощущением чудесного, а значит, насколько более он открыт всему новому и необычному, насколько более готов встретить возможные перемены. Люди, приверженные привычному, устоявшемуся, данному раз и навсегда, были Уэллсу ненавистны. В этом он видел одну из самых неприятных для него сторон буржуазного сознания. Эту невосприимчивость к новому Уэллс хотел разрушить своими рассказами - и формой их и содержанием. "Волшебная лавка" - из удачнейших тому примеров.

"Это был человек, чье слово оказывалось лучом света в тысячах темных уголков. С самого начала века всюду - от Арктики до тропиков, - где молодые мужчины и женщины хотели освободиться от умственного убожества, предрассудков, невежества, жестокости и страха, Уэллс был на их стороне, неутомимый, жаждущий вдохновлять и учить..."

Так говорил в 1946 году Джон Бойнтон Пристли, английский писатель младшего поколения, выступая на похоронах Уэллса. Действительно, Уэллс положил жизнь на то, чтобы помочь людям "освободиться от умственного убожества, предрассудков, невежества, жестокости и страха". Об этом же мечтали просветители XVIII века Вольтер, Дидро, Свифт, и к моменту Французской революции 1789 года казалось, что они выполнили свою задачу. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Биография Герберт Уэллс Человек-невидимка. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Но буржуазное общество породило новые жестокости, страхи и предрассудки. А это значило, что должны прийти новые просветители. Уэллс был в их числе - среди главных.

Замечательным в Уэллсе было то, что он умел говорить о вещах, важных для миллионов людей. При этом он не только отвечал на их вопросы, но и помогал эти вопросы поставить, иными словами - увидеть и осознать многие проблемы собственной жизни.

Для этого надо было не только хорошо знать, чем сегодня живет мир. Еще нужнее было знать людей, с которыми разговариваешь. Уэллс знал их отлично, потому что был одним из них. Их судьбы, их тревоги он понимал через свои.

Уэллс принадлежал к тому слою общества, который сформировался по-настоящему как явление массовое лишь в восьмидесятые - девяностые годы прошлого века, - к демократической интеллигенции. Люди, зарабатывавшие себе на жизнь умственным трудом, приходили отныне не из среды духовенства и дворянства, а из тех кругов, которые раньше, особенно если речь шла о литературе и искусстве, не очень принимались в расчет: из мелких лавочников, господских слуг, невысоких военных чинов, порой даже из мастеровых. Конечно, подобное происхождение было необязательным. Но тон задавали отныне именно они. Связанные тысячью нитей со своей старой средой и вместе с тем возвысившиеся над ней, рвущиеся к успеху и при этом достаточно еще осознающие свою ответственность перед теми, от чьего имени говорили, эти люди многое определяли в духовной жизни Европы. Были ли у них у всех одни и те же взгляды? Нет, конечно. Но в одном они сходились все или почти все: в мире надо многое менять. Задачу свою они видели не в том, чтобы в тысячный раз разрабатывать старое, а в том, чтобы открывать новое. Они несли в душе предчувствие какой-то невиданной перемены. Какой она будет? Когда произойдет? Кто знает! Но, наверно, ждать осталось недолго. И надо приближать эту перемену - расшатывать старое, опостылевшее, показывать несправедливость жизни. Кем-кем, а традиционалистами этих новых пришельцев назвать было нельзя. Они ведь знали оборотную сторону "старых добрых традиций".

Герберт Уэллс знал ее еще лучше других. Его родители были из "господских слуг", составлявших в Англии XIX века чуть ли не отдельное сословие - со своими убеждениями и предрассудками, своей табелью о рангах, своей гордостью и старательно подавляемым чувством социальной неполноценности. Именно последнее, видимо, и заставило Сару и Джозефа Уэллс, едва они поженились, искать самостоятельного положения в обществе. Оно скоро нашлось - в виде посудной лавки в маленьком, захолустном Бромли. В витрине стояла фигура Атласа, и дом назывался "Атлас Хаус". Бромлейскому Атласу не приходилось, однако, тащить на своих плечах слишком большой груз: лавчонка была жалкая, домишко захудаленький. И, что хуже всего, лавка почти не приносила дохода. Семья бедствовала. Ели не досыта, в одежде ходили штопаной-перештопаной. Но детей учили, надеялись вывести в люди - например, определить в мануфактурную торговлю. На большее, само собой, не замахивались.

Раз привлекши его к себе, биология на всю жизнь определила многие стороны его мышления. Особенно он был благодарен за это зоологии, которой непосредственно занимался у Хаксли. "Изучение зоологии в то время, - писал он потом, - складывалось из системы тонких, строгих и поразительно значительных опытов. Это были поиски и осмысление основополагающих фактов. Год, который я провел в ученичестве у Хаксли, дал для моего образования больше, чем любой другой год моей жизни. Он выработал во мне стремление к последовательности и к поискам взаимных связей между вещами, а также неприятие тех случайных предположений и необоснованных утверждений, которые составляют главный признак мышления человека необразованного, в отличие от образованного".

Биологию Уэллс не оставил. В 1930 году он совместно со своим сыном, видным биологом, впоследствии академиком, и внуком своего учителя Джулианом Хаксли, успевшим сделаться к тому времени одним из светил научного Лондона, выпустил книгу "Наука жизни", которая представляла собой популярный, но очень серьезный и полный курс этой науки. Уже очень немолодым человеком он защитил докторскую диссертацию по биологии. И все-таки литература в этом соперничестве победила.

Уже на второй год своего пребывания в университете Уэллс больше занимался литературой, чем наукой. На третий год он был уже одним из худших студентов, экзамены за последний курс не сдал и диплом получил лишь много лет спустя. Зато написал несколько рассказов и начал повесть.

Повесть эта называлась "Аргонавты хроноса". Когда Уэллс, сделавшись опытным и признанным писателем, ее потом прочитал, она так ему не понравилась, что он скупил и сжег весь нераспроданный тираж журнала, где она была напечатана. Разыскать ее потом оказалось непросто, и перепечатали ее только в 1961 году, пятнадцать лет спустя после смерти Уэллса. И тут выяснилось, какую неблагодарность проявил писатель по отношению к своему раннему детищу - ведь от "Аргонавтов хроноса" пошел весь Уэллс.

Конечно, поминая "Аргонавтов" недобрым словом, он был по-своему прав: и название было претенциозное, и сюжет нескладный, и герои какие-то неестественные. Но Уэллс очень скоро понял, насколько все это плохо, и кинулся переделывать свою повесть. Когда он изменил название, оно стало звучать "Машина времени". Он начал писать один за другим новые ее варианты, и возникли ситуации и образы, из которых выросли затем "Война миров", "Когда спящий проснется", "Первые люди на Луне", а отчасти и "Человек-невидимка". В окончательном варианте он эти напластования отбросил. Нужно было освободить сюжет от всего лишнего, уводившего в сторону. Зато потом ему было откуда черпать материал для новых романов, посыпавшихся на читателя, как из рога изобилия.

Подъем Уэллса был триумфальным. "Машина времени" еще печаталась, а уже появились восторженные рецензии на нее. В тот же месяц, когда закончилась журнальная публикация, в мае 1895 года, она была опубликована отдельным изданием сразу в Англии и США. Книга произвела еще большее впечатление, чем журнальная публикация. Ее читали взахлеб, автора называли гением. Смелость и нежелание угождать устоявшимся мнениям публики, выразительный, энергичный стиль, необычность манеры, живое воображение - вот неполный список достоинств, открытых критиками в Уэллсе после выхода его первого романа.

Впоследствии Уэллс не очень одобрительно отзывался о "Машине времени". Он находил в ней множество недостатков. Но правы были, пожалуй, все же благожелательные критики, а не он. Машина времени, изобретенная Уэллсом, оказалась одним из начал новой научной фантастики. Дальность ее полета, способность покрывать расстояния в тысячи веков, давала возможность ставить проблемы огромного значения и охватывать взором сотни тысячелетий. Литература благодаря ей приобретала возможность мыслить почти в тех же временных масштабах, в каких мыслила биология, заново открытая Дарвином. Недаром последующая фантастика так ухватилась за эту идею. "Технических" вариантов машины времени существуют сейчас десятки, рассказов и романов, где используется этот "вид транспорта", - сотни, а может, и тысячи. Не это ли породило недовольство Уэллса своим романом? Он ведь упустил столько возможностей! Но разве одному человеку под силу было все это осуществить?

В одном отношении, впрочем, Уэллс был прав. В "Машине времени" есть некоторая суховатость. Масштаб мышления автора необыкновенно велик, но изложено все это несколько суммарно. Кому, как не автору, было это заметить? И, как всегда, недовольство собой принесло добрые плоды. В последующих романах он старался, не утеряв широчайшей проблематики "Машины времени", быть во всем как можно конкретней, обживать все через быт, больше заниматься психологией своих персонажей.

Наибольшим успехом его на этом пути был "Человек-невидимка" (1897).

Поначалу судьба этого романа сложилась не очень счастливо. Критика не поняла ни мыслей, в нем заключенных, ни художественных его достоинств. Сама по себе идея описать похождения невидимки казалась банальной. Разве не появлялись уже невидимки в десятках сказок? Этого ли следовало ждать от писателя, поразившего всех своей научной выдумкой? Справедливость, впрочем, скоро восторжествовала. "Человек-невидимка" сразу же полюбился публике, и критике пришлось пересматривать свои позиции.

К тому же собратья по перу приняли новый роман Уэллса восторженно. Вот что писал, например, о нем Джозеф Конрад, один из самых популярных писателей того времени: "Поверьте, ваши вещи всегда производят на меня сильнейшее впечатление. Сильнейшее - другого слова не подберешь, поверьте мне, реалист фантастики... Если хотите знать, меня больше всего поражает ваша способность внедрить человеческое в невозможное и при этом принизить (или поднять?) невозможное до человеческого, до его плоти, крови, печали и глупости. Вот в чем удача! В этой маленькой книжке вы достигли своей цели с поразительной полнотой. Не буду говорить о том, как счастливо вы нашли сюжет. Это должно быть ясно даже вам самому. Мы втроем (у меня сейчас гостят два приятеля) читали книгу и с восхищением следили за хитрой логикой вашего повествования. Это сделано мастерски, иронично, безжалостно и очень правдиво". "Сила Уэллса в том, что он не только ученый, но и талантливейший исследователь человеческого характера, в особенности - характера необычного, - писал о "Невидимке" другой крупный романист, Арнольд Беннет. - Он не только искусно опишет вам научное чудо, но и заставит его совершиться в какой-нибудь захолустной деревушке. Он будет атаковать вас с фронта и тыла, пока вы не подчинитесь до конца его волшебным чарам".

Это был перелом. До тех пор об Уэллсе зачастую говорили как об ученом, умеющем писать. Теперь о нем заговорили как о писателе, умеющем мыслить. Эта перемена в отношении к Уэллсу была такой основательной, что его даже не раз потом корили за те или иные отступления от строгой научной истины.

Подобные обвинения несправедливы. Фантастика по природе своей связана с тем, что принято называть "неполное знание". Когда о том или ином предмете мы знаем все (вернее - почти все, поскольку знать все невозможно), становится не о чем фантазировать. Уэллсу было о чем. Он всегда предпочитал такие сюжеты, которые подводили бы к областям знания, недостаточно разработанным. Но в пределах заданного добивался той меры достоверности, какая только была возможна.

Так же обстояло дело и с "Человеком-невидимкой". То, что Уэллс выбрал сюжет, не раз использованный в сказках, конечно, делало его задачу труднее. Но он показал, как можно с ней справиться.

У него, правда, был в этом смысле предшественник - американский писатель-романтик Фиц-Джеймс О"Брайан. У О"Брайана есть рассказ "Кем оно было?" (1859), где рассказывается о некоем таинственном невидимом существе, нападающем на всех, кто поселяется в "его" доме. Герою рассказа удается, однако, его осилить, и он со своим другом, доктором, пытается выяснить тайну его невидимости. Объяснения эти сугубо научные, и во многом они предвещают те, которые приведет потом Уэллс в "Человеке-невидимке". Однако Уэллсу это удалось намного лучше.

На протяжении нескольких страниц он доказывает, что, если бы коэффициент преломления солнечных лучей в человеческом теле был равен коэффициенту преломления воздуха, человек стал бы невидимым. Доказывает, приводя примеры житейские, убедительные, научно неоспоримые. Правда, замечает он, на это можно возразить, что человек непрозрачен, но это верно только с житейской, а не с научной точки зрения, поскольку человеческий организм состоит в основном из прозрачных бесцветных тканей.

Лишь после этого популяризатор уступает место фантасту, но ни интонация, ни манера изложения не меняются, и читатель с такой же готовностью верит вымыслу, с какой только что верил научной истине. Речь идет на сей раз о том, как практически достичь невидимости и какие технические средства следует для этого применить. Выпив несколько специально составленных снадобий, рассказывает Гриффин, герой Уэллса, сумевший достичь невидимости, он подверг себя действию лучей, испускаемых построенным им аппаратом. Что это за лучи, каков был аппарат, читатель, разумеется, никогда не узнает, но он верит писателю, потому что все подробности опыта изложены очень достоверно. После того как Гриффин провел первый опыт, сделав невидимой кошку, у нее сохранилось радужное вещество на задней стенке глаза. Сам Гриффин после превращения, "подойдя к зеркалу... увидел пустоту, в которой еле-еле можно было еще различить туманные следы пигмента на сетчатой оболочке глаз".

Уэллса потом дважды - Беннет в упоминавшейся рецензии на "Невидимку" и известный наш популяризатор науки Я. Перельман в "Занимательной физике" - обвиняли в серьезной научной промашке. Человек-невидимка был бы слеп, говорили они. Обвинение было несправедливым. Предусмотрев, что глаза Гриффина не приобрели полной прозрачности, Уэллс предохранил его от слепоты. Правда, потом он забыл об этом и, читая "Занимательную физику", решил, что в самом деле допустил большую оплошность. Встретившись 1 августа 1934 года в Ленинграде с Я. Перельманом, он перед ним за нее извинялся. Как может увидеть внимательный читатель - совершенно напрасно.

Столь же основательно Уэллс объясняет и то, почему глаз сохранил пигментацию. Оказывается, невидимым можно сделать все, кроме пигмента. Если Гриффину вообще удалось превратиться в невидимку, то лишь потому, что он альбинос.

Подобного рода оговорки очень много значат в "Человеке-невидимке". Они служат убедительности повествования. Волшебнику доступно все, ученый же действует в заданных пределах. Он все время вынужден отделять осуществимое от неосуществимого. Поэтому, заводя речь об ограниченности возможностей Гриффина, Уэллс, по сути дела, заставляет нас тверже верить в научную состоятельность его эксперимента. Бывшая сказка как-то незаметно и очень естественно становится научной фантастикой.

Достоверность "Человека-невидимки" необыкновенная. Здесь все наглядно и осязаемо. И от этого становится особенно интересным. Мы вместе с бродягой Марвелом рассматриваем пожертвованные ему башмаки с вниманием, с каким никогда, быть может, не рассматривали собственные. Чему тут удивляться - ведь это главная принадлежность его, так сказать, "спецодежды"! Мы с не меньшим удивлением, чем сами герои, замечаем вдруг стакан, повисший в воздухе, и револьвер, движущийся в сторону дома, осажденного невидимкой. Мы наблюдаем, как Гриффин курит, и для нас, как на уроке анатомии, обозначается его носоглотка. Для нас оказывается необыкновенно занимательным, как человек снимает рубашку, поскольку ничто не отвлекает нашего внимания - ее снимают с невидимого тела. Мы видим в каждый из этих моментов что-то одно - стакан, револьвер, причудливые изгибы табачного дыма, рубашку. И так во всем. Впоследствии, когда создавалась английская кинематография, Уэллс занял заметное место в этом новом виде искусства. Но приемы кино можно найти у него задолго до того, как он впервые посмотрел первый в своей жизни фильм. Прежде всего тот прием, который кинематографисты называют "крупным планом". В "Человеке-невидимке" этот прием оказался особенно нужен. Фантастическое здесь доказывается через реальное. Через подчеркнуто реальное. "У Герберта Уэллса увидеть - значит поверить, но здесь мы верим даже в невидимое", - заметил о "Человеке-невидимке" один английский критик.

Сказка это или добротное реалистическое повествование?

Во всяком случае, фантастическая посылка разработана совершенно реалистическими средствами. Здесь показано все, что нужно, доказано все, что возможно.

Нет, мы напрасно стали бы искать в "Человеке-невидимке" эдакого тайного злодея, нашептавшего что-то Гриффину на ухо. Такого персонажа нет ни в этом романе Уэллса, ни в любом другом, им написанном. И все-таки Гриффин говорит не от своего лица. Даже не от лица кого-либо из своих друзей. Он законченный индивидуалист, и друзей у него нет. Как это ни парадоксально, он говорит от имени тех, кого ненавидит.

Города Айпинга нет на карте, равно как и города, где Гриффин начал свои эксперименты. И вместе с тем всякий желающий мог без труда их увидеть. Для этого достаточно было посетить любой из провинциальных английских городков. Такой хотя бы, как Бромли.

Здесь нашлись бы такой же точно трактир, пусть название его было бы не "Кучер и кони", очень похожая хозяйка и как вылитые - пастор, аптекарь и прочие обыватели. Люди это все добродушные, незатейливые, и если что и вызывает их шумный протест, то это вещи, которые совершенно так же задели бы всякого. Кому, скажем, понравится, если его схватить за нос невидимой рукой? Но их-то и ненавидит Гриффин. За их недалекость, за их косность, за их неспособность хоть сколько-нибудь заинтересоваться тем, что составляет предмет всех его интересов и цель его жизни, - наукой. А впрочем, за это ли только? Достойна ли их ограниченность такого сильного с его стороны чувства? Нет, конечно. Хуже другое. Гриффин чувствует свое внутреннее с ними родство. Ему нужно напряжение всех внутренних сил, чтобы от них оторваться. Это ему не удается. Разве что обособиться. Он такой же мещанин, как они, он выражает их подавленные, неоформленные, но глубоко укоренившиеся представления о силе, власти, величии. Уэллс потом вспоминал, что, разрабатывая образ Гриффина, думал об анархистах. В другие времена он мог бы назвать кого-то другого. Но всякий раз речь шла бы о том или ином политическом течении, опирающемся на мещанина. Правда, особого - взбесившегося.

Гриффин - человек, совершивший научный подвиг, и Гриффин - маньяк, одержимый жаждой власти, Гриффин - порождение мещанской среды и Гриффин - ее жертва, - какой сложный, глубоко коренящийся во многих тенденциях XX века образ создал Уэллс! И в какую "крепкую", выразительную, соразмерную во всех своих частях книгу его вписал!

Удивительно ли, что "Человек-невидимка" самое по сей день читаемое произведение Уэллса? И не только читаемое. По мотивам "Человека-невидимки" было сделано несколько кинофильмов. Два из них известнее других. Первый немой фильм "Невидимый вор" был поставлен в 1909 году французской фирмой "Пате". Второй (он так и назывался "Человек-невидимка") - в 1933 году американским режиссером Джемсом Уэйлом. Этот фильм был у нас в прокате и пользовался большим успехом. Уэллс отзывался о нем с похвалой.

В 1934 году он даже заявил, что если "Человека-невидимку" читают не меньше, чем в год его появления, то этим он обязан исключительно превосходному фильму Уэйла. Он, впрочем, ошибался. "Невидимку" Уэйла сейчас никто не смотрит, роман Уэллса читают по-прежнему.

Литературным подражаниям этому роману тоже нет числа. Вскоре после выхода "Человека-невндимки" чрезвычайно популярный в те годы английский писатель Джильберт Честертон, вечный оппонент Уэллса, написал рассказ о человеке "интеллектуально невидимом" - его не замечают просто потому, что он всем примелькался. Гораздо ближе следовал Уэллсу Жюль Верн. Этот великий фантаст не сразу оценил своего английского собрата, и первое его интервью о нем, сделанное в 1903 году, звучит не очень уважительно. Но уже год спустя Жюль Верн заговорил об Уэллсе в ином тоне, а когда в 1910 году был посмертно опубликован его роман "Тайна Вильгельма Шторица", выяснилось, что на склоне лет он даже принялся ему подражать, - в этом романе Жюль Берн довольно близко следовал фабуле "Человека-невидимки". Много подражали Уэллсу и после этого. "Отец американской научной фантастики" Хьюго Гернсбек использовал в одном из эпизодов своего главного романа "Ральф 124 С 41 + " (1911), действие которого происходит в 2660 году, "аппарат, делающий твердые тела светопроницаемыми" и тем самым (до тех пор, пока он их облучает) невидимыми. Этот аппарат был создан героем Гернсбека после того, как "экспериментирование с ультракороткими волнами убедило его в том, что можно добиться полной прозрачности любого предмета, если придать ему частоту колебаний, равную частоте света". Впрочем, подобного рода технические подробности не всех увлекают в той же мере, что Гернсбека. Совсем, например, обошелся без них Рей Бредбери в "Мальчике-невидимке", да они были бы и неуместны в этом написанном словно в подражание Честертону рассказе о полубезумной одинокой старухе, которая, чтобы удержать при себе мальчика, уверяет его, что сделала его невидимкой. Моментами, однако, этот парадоксально-романтический рассказ очень близок все-таки к Уэллсу. Так, совсем по-уэллсовски сделана сцена, где старуха говорит мальчику, что невидимость постепенно "смывается" с него и он по частям "проявляется". В какой-то момент он еще без головы, потом виден уже весь. Это очень похоже на ту сцену из "Человека-невидимки", где Гриффин, срывая с себя бинты и одежду, "растаивает в воздухе". Просто там герой исчезает, здесь возникает. Много написано на тему Уэллса и иных рассказов, веселых и непритязательных. Таков, например, рассказ английского писателя Нормана Хантера "Великая невидимость" (1937) - о невидимом стекле, на которое все налетают...

"Человек-невидимка" воплотил многие лучшие черты писательской манеры Уэллса. Здесь перед нами воистину "реалист фантастики". Это и обеспечило ему такое признание. Но "Человек-невидимка" существует в окружении других романов Уэллса. К моменту, когда он был создан, за плечами писателя, кроме "Машины времени", был еще и "Остров доктора Моро", не признанный современниками, но очень скоро тоже сделавшийся классикой. Впереди были "Война миров", "Когда спящий проснется", "Первые люди на Луне". Все эти, как их принято называть, "романы первого цикла" объединяло не только общее происхождение от "Аргонавтов хроноса". В них жила единая мысль, они были направлены к общей цели.

То же самое можно сказать и о рассказах Уэллса. В качестве новеллиста он выступал не очень долго. Если не считать одного опыта ранних лет, "Рассказа о XX веке", опубликованного в 1887 году в небольшом студенческом журнале (Уэллсу был тогда двадцать один год), а потом на многие десятилетия забытого и автором и, что еще важнее, издателями, рассказы Уэллса впервые появились в печати в 1894 году почти одновременно с журнальным вариантом "Машины времени". Они продолжали регулярно появляться в газетах и журналах на протяжении тех лет, в течение которых Уэллс писал романы первого цикла, но потом их поток вдруг иссяк, и после 1903 года каждый новый рассказ был событием все более редким. Рассказы, включенные в этот сборник, охватывают весь этот период. "Похищенная бацилла" числится среди первых рассказов, принесших Уэллсу славу. Она была опубликована уже в июне 1894 года. "Волшебная лавка" появилась ровно восемь лет спустя, в июне 1903 года, среди рассказов, которыми Уэллс закончил регулярную деятельность новеллиста.

Изменилась ли за эти годы его манера? Пожалуй, нет. Конечно, рассказы он писал самые разные, но почти всё, что он мог в конце, он умел уже в самом начале. Рассказы Уэллса, о каких бы чудесах в них речь ни шла, всегда очень бытовые, часто юмористические, со множеством жизненных примет и деталей, с лаконичными, но достаточно точными и выразительными характеристиками персонажей. Вот уж где он всегда "реалист фантастики"! Необычное открывается в его рассказах не бесстрашным искателям приключений, а людям вполне заурядным, и это столкновение невероятного с обыденным дает по воле писателя эффект самый разнообразный. Порой нам смешно, порой грустно. Марсианские просторы воочию являются затравленному семьей старому антиквару и чучельнику ("Хрустальное яйцо", 1897), а способность творить чудеса достается недалекому конторщику, до того недалекому, что Уэллсу не стоит большого труда извлечь из этой ситуации столько комического, что, пожалуй, хватило бы на два-три юмористических рассказа. ("Человек, который мог творить чудеса", 1898). В рас сказе "Замечательный случай с глазами Дэвидсона" (1895) Уэллс очень серьезен: он прорабатывает на материале индивидуального человеческого опыта один из гипотетических случаев пространственно-временных отношений. Но в "Похищенной бацилле" и "Новейшем ускорителе" (1901) он снова - хотя речь и в том и в другом случае идет о вещах достаточно важных - заставляет нас громко смеяться. Чего стоит хотя бы эпизод из "Новейшего ускорителя" с собакой, упавшей с неба! Или гонки кебов из "Похищенной бациллы"!

При этом Уэллс отнюдь не стремится писать рассказы специально "смешные" или, скажем, "страшные". Он добивается эстетического эффекта более сложного. Разве в "Похищенной бацилле" он так уж хотел нас посмешить? Нет, конечно. Фигура анархиста из этого рассказа (первый набросок образа Гриффина) выглядит и смешно и немного трагично. Перед нами человек, вознамерившийся отомстить обществу способом диким и безобразным, но не общество ли так его ожесточило? Он одержим манией величия, но не оттого ли она возникла, что его всю жизнь унижали? Рассказы Уэллса никак не назовешь "плоскостными", они достаточно объемны, и это качество им придает прежде всего масштаб мысли автора. За простым здесь прочитывается очень многое.

Самый, может быть, интересный в этом отношении рассказ - "Волшебная лавка". Он относится к тому жанру, который в англосаксонских странах принято, в отличие от научной фантастики, называть "фэнтази" - "фантазия". О науке здесь, конечно, речь не идет. Владелец лавки с этим вполне обычным для английских детей названием (в одном Лондоне игрушечных магазинов под вывеской "Волшебная лавка" наберется, пожалуй, добрый десяток) - волшебник всамделишный и бесспорный, к тому же из самых изобретательных, наделенный жутковатым чувством юмора и немалым знанием людской психологии. Но игра, которую он затевает с Джипом и его отцом (видимо, самим Уэллсом; сына писателя звали Джип, и одним из их любимых занятий было покупать вместе оловянных солдатиков, комната для игр в их доме была буквально ими завалена), достаточно назидательна. Добрый (а может быть, злой?) волшебник желает показать, насколько ребенок превосходит взрослого своим ощущением чудесного, а значит, насколько более он открыт всему новому и необычному, насколько более готов встретить возможные перемены. Люди, приверженные привычному, устоявшемуся, данному раз и навсегда, были Уэллсу ненавистны. В этом он видел одну из самых неприятных для него сторон буржуазного сознания. Эту невосприимчивость к новому Уэллс хотел разрушить своими рассказами - и формой их и содержанием. "Волшебная лавка" - из удачнейших тому примеров.

В рассказах и романах Уэллса мир удивительно подвижен и подвержен чудеснейшим переменам. Он не только способен меняться, - даже сегодняшний, для всех привычный мир можно видеть очень по-разному.

В "Машине времени" Путешественник, проделав путь в много тысячелетий, застает мир, новый до неузнаваемости. Изменились человеческие отношения, сами люди, даже карта неба. Но в этом же романе есть эпизод, где показан обычный мир в необычном аспекте. Тронувшись в путь на машине времени, Путешественник видел, как в его лабораторию вошла домоправительница миссис Уотчет и, не заметив его, двинулась к двери в сад. "Для того чтобы перейти комнату, ей понадобилось, вероятно, около минуты, но мне показалось, что она пронеслась с быстротой ракеты". Возвращаясь назад, Путешественник снова видит ту же миссис Уотчет. "Но теперь каждое ее движение казалось мне обратным. Сначала открылась вторая дверь в дальнем конце комнаты, потом, пятясь, появилась миссис Уотчет и исчезла за той дверью, в которую прежде вошла". В "Новейшем ускорителе" использован подобного же рода прием. Когда на героев действует снадобье, ускоряющее во много раз работу организма, мир начинает жить для них в столь медленном ритме, что люди кажутся им восковыми фигурами из музея мадам Тиссо... Современного читателя этот прием вряд ли удивит. Мы к нему привыкли в кино, где используются методы ускоренной и замедленной съемки. Но ведь Уэллс нашел этот прием до возникновения кинематографа!

«Человек-невидимка» Уэллс краткое описание книги изложено в этой статье.

«Человек-невидимка» краткое описание

В этом романе описывается судьба английского учёного-физика Гриффина, который изобрёл машину, делающую человека невидимым (и, одновременно с этим, препарат, обесцвечивающий кровь). Правда, для полной невидимости человек должен был быть альбиносом, каковым Гриффин и являлся. Гриффин не хотел раньше времени обнародовать своё открытие, чтобы позже создать тем бо́льшую сенсацию. Однако обстоятельства сложились так, что из-за материальных затруднений он не мог продолжать свою работу. У него появилась идея «исчезнуть» и начать совершенно новую жизнь в качестве невидимки.

Гриффин перешёл в невидимое состояние и поджёг дом, где он жил, чтобы замести следы. Поначалу он чувствовал себя «зрячим в городе слепых». Однако вскоре оказалось, что его положение не столь уж завидное. Он не мог сделать невидимыми свою пищу и одежду, так что ему приходилось ходить голым и страдать от холода, а пищу принимать очень редко и тайно от других людей. Он не мог также и объявить о себе, так как опасался, что потеряет свободу и его станут показывать в клетке.

Всё это вынудило его оказаться в положении изгоя, избегающего человеческого общества. Гриффин поселился в деревне Айпинг и стал работать над возвращением себе обычного «видимого» вида. Однако через некоторое время у него закончились деньги и ему опять пришлось скрыться.

Гриффин обратился за поддержкой к учёному по имени Кемп, с которым он когда-то вместе учился. Гриффин предложил начать кампанию террора и устрашения людей, конечной целью которой был бы захват власти. Но Кемп отказался сотрудничать с невидимкой и вызвал полицию. Тогда невидимка приговорил Кемпа к смерти и начал охоту за ним, но в конечном итоге это привело к гибели Гриффина. Он был схвачен и убит разъярённой толпой. После наступления смерти его тело снова стало видимым. Секрет невидимости так и не был восстановлен, так как свою машину Гриффин уничтожил, а его записи были похищены бродягой Томасом Марвелом, которого Гриффин использовал как помощника (Марвел наивно надеялся самостоятельно разгадать секрет и стать невидимкой).

И публицист Герберт Джордж Уэллс - автор многих фантастических произведений, прославивших его на весь мир и переведенных на многие языки: «Машина времени», «Война миров», «Люди как боги», «Остров доктора Моро» и других. Фантасты не раз предсказывали невероятные научные открытия, это общеизвестный факт. Уэллс, к слову, задолго до Эйнштейна и Минковского показал в романе «Машина времени», что реальный мир является не чем иным, как четырехмерной пространственно-временной субстанцией.

В другой книге («Война миров») писатель предсказал современные войны с использованием отравляющих веществ и Что же придумал в своем самом парадоксальном и популярном произведении Уэллс - «Человек-невидимка»? Краткое содержание ответа на этот непростой вопрос звучало бы так: его герой сделал попытку изменить и ускорить жизненные процессы в организме. Насколько серьезно научное сообщество относится к писательским фантазиям, можно определить из того факта, что книга вызвала бурю дискуссий. Выкладки производились самые аргументированные с научной точки зрения. Вывод ученых был однозначен: невидимое состояние противоречит здравому смыслу, а значит, оно невозможно. Этот спор начался с 1897 года, с момента издания произведения, и до сих пор не закончился.

Итак, Герберт Уэллс, «Человек-невидимка», краткое содержание романа. Главный герой, гениальный физик Гриффин, промозглым днем появляется в маленьком трактире, закутанный в плащ и скрывающий свое лицо под шляпой, бинтами и огромными очками. Его странности не заметить невозможно, он вызывает любопытство окружающих.

Постепенно читатель узнает, что странный посетитель, которого описывает с первых строк Г. Уэллс - человек-невидимка. Свою историю он рассказывает давнишнему приятелю, тоже ученому по имени Кемп, и читатель тут-то и узнает, что с ним произошло. Гриффин проводил опыты, изобрел аппарат, делающий живой организм невидимым, и препарат для обесцвечивания крови. Когда денег на опыты стало не хватать, он провел опыт на себе, решив принять столь необычный вид и получить от этого массу выгод. Но все оказалось не так просто, и его мытарства ярко описывает Уэллс.

«Человек-невидимка»: краткое содержание романа о сверхчеловеке

Да, именно такую задачу ставит себе автор: злой гений, противопоставивший себя всему человечеству, не может и не должен выжить. Странно, что кинематографисты позволили себе иначе трактовать акценты, которые четко расставил Уэллс. «Человек-невидимка» (краткое содержание идеи одноименного фильма А. Захарова) нашел такое воплощение на российском экране: Гриффин - непонятый талант, а Кемп - злой гений, который пытается помешать ему делать великие открытия для спасения человечества. В романе же все не так. Обратно пропорциональное отношение к этому имеет сам Г. Уэллс. Человек-невидимка (краткое содержание не может вместить всей яркости диалогов и дискуссий героев) и есть тот самый злой гений, который хочет создать царство террора и через страх людей захватить власть над миром. Но один он бессилен, ему нужен кров, пища, помощь, и потому он пришел в дом Кемпа.

Тот, однако, не собирается помогать ему, он понимает, что безумца надо остановить, и вызывает полицию втайне от своего гостя. Начинается травля Гриффина, а он же, в свою очередь, открывает охоту на предавшего его друга. Читатель ловит себя на мысли, что иногда сочувствует этому антигерою, - уж слишком изощренные методы травли испытывает на себе, как описывает Уэллс, человек-невидимка. Краткое содержание книги достаточно живо передает нечеловеческие страдания, на которые обрел себя человек, пожелавший возвыситься над всеми.

Герой очень уязвим: он невидим лишь абсолютно голым, но стоит ему пораниться или испачкаться, принять пищу или воду - он начинает оставлять следы. Этим и пользуются охотники. Дороги посыпаны битым стеклом, весь мир ополчился против него и ведет травлю. Ведь он только будучи живым и невредимым, как пишет Уэллс, человек-невидимка. Главные герои, пожалуй, это он сам, злой гений, бросивший вызов человечеству, и все остальное человечество. И он побежден. Жизнь уходит из него, и постепенно возникают на земле прозрачные очертания жалкого, израненного, голого «сверхчеловека», альбиноса Гриффина, который свой талант ученого обратил во зло. И потому он проиграл.